До первого сентября оставались какие-то считанные дни. На странность даже себе самому, Колтону уже буквально не терпелось вернуться в Хогвартс, хотя таким заядлым любителем школы он никогда не слыл. Просто там их всех нагрузят новыми уроками, новыми заданиями, начнутся тренировки по квиддичу, и времени для того, чтобы думать о чём-то постороннем у парня просто не останется. А ведь именно это ему сейчас было так необходимо. Благо ссор больше никаких не происходило, Калеб избрал политику далее игнорировать старшего сына, словно того и вовсе не существует. Они только сухо здоровались за столом, на этом разговор считался законченным. Впрочем, Кол так и не посчитал нужным принести истинные извинения за то, что тогда устроил в столовой, а мистер Корнуэлл не собирался просто так прощать ему подобное поведение. Впрочем, такое положение вещей вполне устраивало гриффиндорца. Он не пытался искать новых поводов для ссор, не перечил, и вёл себя точно также, как и отец – словно они друг друга просто не видят. С матерью отношения не претерпели изменений, разве что от Джульетты не могла ускользнуть некая перемена в её сыне, но какая именно, и чем это вызвано, она не могла разгадать. Да и сам молодой человек не спешил с кем-то делиться своими думами. Он уже не раз представлял себе, что бы было, если бы в тот момент в комнату вошла мать… Или отец. Честно, тут даже трудно сказать, что бы было худшим вариантом. Наверное, если бы только они пришли вместе. Их реакцию не возможно было вообразить, к тому же Колтон как-то и не горел желанием углубляться в такие «фантазии». С Рией они стали видеться реже… Не то, чтобы они избегали друг друга, но их разговоры были сведены к минимуму, что порой выглядело несколько неестественными. Вопреки обыкновению, Корнуэлл-младший не пытался задевать своими шуточками сестру, наоборот, ведя себя как-то чересчур спокойно и вежливо. За столом они больше не спорили, не сбрасывали в тарелку друг другу шкурки от апельсина, поданного на завтрак, ведя себя как образцовые дети. Когда они встречались наедине, в коридорах возле своих комнат или в гостиной, каждый находил какие-то неотложные дела, по которым обязательно надо куда-то идти. Каждый из них не давал завязываться нормальному полноценному разговору, боясь неизбежных вопросов… Впрочем, оставаться наедине Кол боялся, скорее не только из-за этих вопросов, а опасаясь, что произошедшее может оказаться не единичным случаем, боясь самого себя. Колтон всё больше и больше проводил времени в своей комнате за чтением самых разнообразных книг. Учебники, английская классика, чего только не было. Последним, на чём он остановился, были сонеты Шекспира, взятые совершенно случайно, из серии «первое, что под руку попалось». Собственно с этой книгой он и уснул в ночь на первое сентября, даже забыв переодеться ко сну, так и оставшись полулёжа сидеть на кровати. Твоя ль вина, что милый образ твой Не позволяет мне сомкнуть ресницы И, стоя у меня над головой, Тяжелым векам не дает закрыться? Твоя ль душа приходит в тишине Мои дела и помыслы проверить, Всю ложь и праздность обличить во мне, Всю жизнь мою, как свой удел, измерить? Книжка была раскрыта на этом сонете, когда молодой человек, с неприятной тяжестью в спине проснулся утром первого сентября. По обыкновению завтрак, потом Хогвартс-экспресс, торжественный ужин, и вот уже новый учебный день… Эту ночь он проспал вообще без снов – за последние дни накопилась какая-то необъяснимая усталость. Впрочем, когда спишь без снов, как правило, лучше высыпаешься, так что во всём есть свои плюсы. Наспех одевшись, Колтон уже по привычке прихватил с собой очередную книжку, чтобы и добираясь до Большого Зала меньше думать о своём. Это уже становилось своего рода пунктиком, привычкой. Но ведь человека всё равно невозможно каким-то образом заставить не думать вообще… Просто книги на некоторое время отвлекают, вот и всё. Вооружившись «Квиддичем сквозь века» прочитанным уже раза два – это как минимум, гриффиндорец, миновав портрет с Полной Дамой, спустился по лестнице, потом направившись в коридоры, ведущие окольными путями к Большому Залу. Почему-то сегодня ему хотелось прийти туда как можно позже, когда народу уже будет мало. И вот, так неожиданно, он увидел её. Да, действительно, похоже, Рия тоже решила сегодня прийти к самому концу завтрака. Забавно, но так старательно избегая возможности увидеться друг с другом, они сразу же встретились буквально на первом повороте во второй учебный день. - Рия! – окликнул он сестру, почти поравнявшись с ней. – Доброе утро, сестрица, ты чего сегодня такими огородами бродишь? – хлопнув девушку по плечу, весело спросил Колтон. Впрочем, весёлость эта была несколько напряжённой, потому что на самом деле парень чувствовал себя куда менее спокойно, чем пытался показать. – Послушай, мне…нам нужно с тобой поговорить. Я давно хотел с тобой поговорить, но… - это было правдой, только в самый последний момент, когда можно было говорить, Корнуэлл-младший или Эва обычно находили какие-то неотложные дела и разговор даже не начинался. Он всегда от этого бежал, впрочем, как и она. Они оба избегали этой темы. - …просто как-то не получалось… - уклончиво ответил он, - Тогда, помнишь, у меня в комнате, мы разговаривали… Рия, не уходи никуда! – решив перестраховаться, Колтон выставил руку вперёд, оперевшись о стену, преграждая девушке путь. Книга с глухим стуком выпала из его рук, но он даже внимания не обратил. В конце концов, он дал обещание самому себе, что должен об этом поговорить…
Четыре дня пронеслись незаметно, те самые четыре дня, которые отделяли теплый августовский денек от сегодняшнего пасмурного второго сентября. Ливерпуль проснулся рано, что совершенно не прибавило ему бодрости, но организм Джеймса был устроен так, что сон ему и вовсе не требовался. Однако просыпался он так же, как и многие: с криком и киданием подушкой в каждый внешний раздражитель. Вернее, в гостиной Гриффиндора так просыпался только один Джеймс. Вот он и проснулся, и выполз из спальни, не обращая внимания на Сойера, с которым после драки они так и не помирились. Но до сегодняшнего обеда Ливерпуль точно должен был это сделать, ведь тот фокус, который они хотели провернуть с Джоди, был рассчитан на неожиданность. А обмануть спокойного Дерека куда проще, чем Дерека обиженного. Еще одна вещь не давала покоя Ливерпулю. Перед отъездом у него с отцом был неприятный разговор. Суть разговора заключалась в том, что мать до своего побега умудрилась договориться с одной из своих английских знакомых, и… выбрала сыну невесту, на которой его предстояло жениться сразу после окончания Хогвартса. И отец, и сын, были против подобного расклада событий, но Ливерпуль-старший на отрез отказался вмешиваться в планы супруги: «вот найдем ее… - вздохнул он, - тогда сам ее и отговоришь». Единственное, что в этой новости было приятным – это то, кто же был его невестой. Однокурснице Клеменс Батлер – что ж, она точно не станет вешаться на шею и кричать «Женишо-о-ок!», и расстроить свадьбу два эти без преувеличения гениальных мозга [xD] могут лучше, чем один. Сейчас Джеймс спокойно шел по коридорам, предварительно опустив обычно закатанные рукава рубашки – пока что Сойеру не надлежало видеть эту красоту, автором которой в скорости станет Джоди. До первого числа они с Бейкер так и не виделись, а с началом учебного года появилась еще куча забот. Начиная с того, что Поттера с ними ни в поезде, ни за столом, не оказалось, и заканчивая распределением первокурсников. Ливерпуль в чем-то даже был рад такой напряженной обстановке в магическом мире – ведь из-за этого его сюрприз, который был приготовлен Сойеру и остальным на пару с Джоди, будет смотреть еще внушительнее. Что ни говори, Ливерпуль страстно любил подобные трюки, и шанс подвернулся просто волшебный. Иногда бывает хорошо обыграть в карты лучшую подругу, которая к тому же неплохо рисует. Но сейчас стояла задача другая – примирение с Дереком. Ливерпуль уже видел, как с белым флагом подходит к Сойеру со спины и кричит: «Сюрпри-и-из! Угадай, кто?», а потом картинно падает на колени и просит не убивать его, ведь он не хотел ничего плохого, а нос и без того сломан. Вот только Джеймс прекрасно понимал, что последует за этим – еще один перелом носа, а то и чего-нибудь еще более существенного и важного для жизни, а провести первый же день учебы в больничном крыле ему как-то не улыбалось. Поэтому, завидев разгневанного друга, Ливерпуль просто подошел к нему. - Здравствуй, Дерек. Я хочу предложить тебе мир, потому что я был дураком и все такое. Мир?
Something I wasn't sure of But I was in the middle of Something I forget now But I've seen too little of
Билли... А Билли сходил с ума. Уже второй день - медленно, мучительно, маясь от неизвестности и насмешек судьбы. Он просто не понимал, что происходит: это было либо настолько нелогично, что объяснить что-то внятно не выходило, либо же гриффиндорские извилины парня явно не дотягивали до уровня рейвенкловских. Немыслимо! Что произошло? Почему?... Он не видел Мишель два дня - только мельком, и стоило ему рвануться с места, что бы оказаться рядом с девушкой - она тут же исчезала то в толпе слизеринских учеников, то - за углом коридора, растворяясь, как будто призрак, в его шуме и радостных криках вернувшихся учеников, ожививших замок своим присутствием. А все началось еще на вокзале: Билли опоздал. Министерство медлило с решением о его помиловании, всевозможные инстанции так долго обменивались какими-то официальными бумажками по поводу инцидента в Лютом переулке, что Билли начало казаться, что судьба его решена: в Хогвартс он не едет... Но все изменилось в последний момент: отцу удалось замять дело, и теперь Билли сломя голову несся по перрону, что бы заскочить в поезд в самый последний момент. А так, как за Моннетами всегда и всюду следует закон подлости, то бедняге-гриффиндорцу еще и прижало дверьми чемодан. Пришлось в срочном порядке тянуть его за собой, и в результате парень еще и не слабо навернулся, отскочив в тамбур, когда злополучный чемодан таки был спасен... Мишель Моннет-Брэдшоу искал повсюду, в каждом купе, расспрашивая каждого попавшегося ему студента, не видел ли он мисс МакКой. Кто-то говорил, что нет - и это было в большинстве своем, а те, кто что-то знал - все указывали парню на слизеринское купе, в котором ехала его родная сестричка Вик. Но стоило обратиться к ней - он получил весьма недружелюбную фразу: "Я тебе что, справочное бюро? Так я тебе и сказала, где Мишель, братец!" Ну да ладно, Вик никогда не блещет хорошим настроением с утра - да она вообще когда-нибудь им блещет? Но факт оставался фактом: либо Билли разминулся где с Мишель, либо она просто - неуловимая нимфа, посулившая ему счастье и теперь решившая с ним поиграть. Но пока ничего не подозревающему Билли было от этого только удивительно... На праздничном ужине друзья-гриффиндорцы сразу утащили парня за стол красных, и обычные для долгожданной встречи разговоры всколыхнулись вокруг ничего не понимающего Билли. Он что-то поддакивал, на вопрос "Билл, как лето-то провел?" отвечал коротко "Отлично", и все вглядывался в лица слизеринцев, пытаясь отыскать милую сердцу девушку... Все шло наперекосяк. Сейчас Билли явственно это понял: почему Мишель прячется от него? Что же такого случилось? Неужели он чем-то обидел ее, что-то не так ей сказал? А может, ей не понравилась фиалка? Парень просто ничего не понимал, и за то время, пока поиски его заканчивались крахом, все больше и больше грустнел, не зная, что и думать. Его водили за нос, а он, кажется, добровольно велся... Но сейчас Билли все больше и больше убеждался в том, что обязан встретиться с Мишель и поговорить - во что бы то ни стало. Поэтому решил просто-напросто подкараулить ее перед завтраком неподалеку от Большого Зала, прислонившись к стене рядом с доспехами, за которыми его было не видно... Он ждал, когда же мелькнет близко Мишель, что бы броситься к ней бегом, пока она не исчезла снова. И, наконец, увидев ее фигурку - Билли тут же тихо оказался рядом, схватив Мишель за плечи и робко развернув к себе. - Мишель! - нелепо произнес он, взирая на девушку, и пытаясь уже сейчас найти в ее глазах ответ на мучающие его сомнения: может быть, прочитать обиду, и тогда - просить прощения за то, что он даже не знает... И Билли понял, как соскучился за эти дни, стоило ему снова коснуться слизеринки, увидеть ее светлое лицо... Почему она устроила ему эту пытку без возможности снова обнять и поцеловать ее, ну или хотя бы снова взять за руку, сжать пальцами ее хрупкую ладошку, что бы почувствовать, что Мишель всегда-всегда будет рядом? Почему? - Мишель! - повторил Моннет-Брэдшоу, а потом, смотря на девушку виноватыми глазами, умоляющими о прощении и помиловании, затараторил: - Что... что происходит? Почему ты скрываешься от меня? Почему не хочешь оказаться рядом? Ты чего-то боишься? Почему убегаешь от меня каждый раз? Почему, объясни мне, пожалуйста, я... Я уже третий день следую за собой, пытаюсь хотя бы улыбку твою увидеть.... Почему так происходит, если мы любим друг друга? Может быть, я обидел тебя чем-то? Скажи мне, умоляю! Почему, Мишель? Я... я не по-ни-маю. И Билли попытался поцеловать МакКой после таких слов, подавшись вперед, притягивая ее за плечи, приоткрыв уже было губы...
Покоряя в раю облака, постигая чужие дали, Добрались мы с тобой туда, куда до нас еще не летали. Стратосфера попала в цель, ртуть упала до знака минус, Наши крылья замерзли вмиг, все пропало, что раньше снилось. Перевязанные мечтой, не распутав надежды сети, Мы упали – сами собой, в нас никто из ружья не метил. Разлетелись мы на куски, половина на половину. И из ваты густых облаков разбросали на землю зиму.
flashback. А все, казалось, так прекрасно. Осень подкралась так же незаметно, как тень, и холодные ноты приближающейся зимы уже разбавляли летнее тепло, а первые желтые листья словно по мановению чьей-то волшебной палочки падали под ноги и шуршали, словно напевая собственную песню об осенней тишине. Но студенты не спешили слушать эту природную рапсодию с усердием прилежного филармониста - их жизнь была полна звуков и ярких красок, тем более, что начинался новый учебный год. Мишель вместе с родителями уже стояла на платформе 9 и три четверти, ожидая, когда же снова отправится в Хогвартс. Наверное, этот год она ждала с еще большим нетерпением, нежели остальные пять. В этом году в Хогвартсе, рядом с ней, будет учиться еще один человек, который занял последние дни в жизни девушки. Все три дня, начиная с того незабываемого момента в Лютом переулке, Мишель жила лишь Моннетом-Брэдшоу, который называл ее нежно "моя Мишель", целовал и дарил самые странные и самые приятные подарки на свете. Все эти три дня они проживали, словно новую жизнь, и никто не вспоминал, как жилось раньше, порознь. Четыре незабываемых дня пролетели, словно мгновение, и теперь их путь лежал в Хогвартс. Там-то они точно не расстанутся ни на минуту... Если то позволит расписание^^ Сейчас Мишель вполуха слушала напутствия матери, а сама выискивала в толпе глазами Билли - вот-вот он должен был появиться. Внезапно неведомая сила подхватила ее под локоть и, вежливо, но нетерпеливо проговорив "Здравствуйте, миссис и мистер МакКой, я украду вашу дочь на пару слов", оттащила в сторону. Неведомой силой была Вик. - МакКой, как это понимать? - Начала Брэдшоу разговор, как только они оказались достаточно далеко для того, чтобы их не слышали. - Понимать что? - Недоуменно спросила Мишель. Она не знала, чем могла так разозлить свою подругу. Та, хоть и унаследовала характер матери, но никогда не злилась по пустякам. - Как что? Думаешь, я не знаю, чего это мой братец уже третий день ходит такой счастливый. Ты думаешь, что Я ничего не знаю, да, МакКой? Мишель похолодела. Да, Вик никто не додумался поставить в известность, что ее брат и ее подруга обрели личное счастье, да еще и вдвоем. Но если бы проблема была только в этом... - Не думаю, - севшим голосом ответила она. - Я вижу. Я вижу, что ты вообще ни-ког-да не думаешь. Особенно сейчас. - Что ты имеешь ввиду? - А то, - Вик понизила голос, и теперь говорила своим привычным, ледяным тоном... Мерлин, она никогда не разговаривала так с Мишель! - Я говорила тебе, что вы друг другу не пара. Ты была со мной согласна, и что теперь? Где ты так стукнулась головой, что забыла обо всем? - Нигде, - только могла тихо ответить Мишель, испуганно глядя на подругу. Куда делась ее настойчивость и умение выкручиваться? Наверное, она просто была слишком удивлена, что сейчас они с Викторией играют не на одной стороне. - Понятно, - саркастично произнесла Вик, кивнув головой. - Все мне ясно. Я была о тебе лучшего мнения. С этими словами Моннет-Брэдшоу развернулась и направилась прочь, а МакКой, словно последняя дура, бросилась за ней. - Вик! Постой! - Чего тебе еще? - Нетерпеливо обернулась подруга. - А если я его брошу, что изменится? - Испуганно спросила Мишель. - Все, - резко ответила Вик и продолжила свой путь. Виктория Моннет-Брэдшоу всегда имела очень сильное влияние на Мишель. Она была ее рассудком, направлением, и могла бы быть ее совестью, если бы была знакома с этим понятием. Кроме всего прочего, Вик была главным указателем, компасом в жизни юной МакКой. Но сейчас все внутри противилось решению подруги. За эти четыре дня Мишель ни разу не допускала мысли о том, что была права раньше. Значит, ошибалась и поддерживавшая ее Вик, а теперь в душу закралось сомнение. Брэдшоу всегда оказывалась права. Ее фатальная правота во всем часто сковывала Мишель, а после выводила на истинный путь. Она сопротивлялась воле Вик и раньше, но каждый раз страдала от этого и ругала себя за свое детское поведение. Вик была старше, мудрее, пусть всего на год, но в шестнадцать лет год - это целая жизнь. Ей было виднее. И сейчас Мишель запуталась сама в своей душе. Любовь казалась теперь игрой, их с Моннетом любовь... Право, как дети. Вик права - они не пара. Поэтому, добравшись до купе, в котором она всегда ездила в школу, Мишель замерла у двери. Что ж, если сейчас она войдет туда – это значило лишь то, что она подчиняется мнению тех, кто в этом купе сидит. Слизеринцев, которые знали, что делать, знали жизнь лучше, чем она, знали, что лучше. Вот только сердце – сердце не хотело, чтобы девушка переступала этот порог – порог купе, который становился символическим порогом их отношений с Билли. И все-таки… иногда здравый смысл бывает не таким уж и здравым. Мишель переступила порог купе. - Вик… ты была права, - тихо сказал девушка, поймав на себе строгий взгляд подруги. - Что ж, Мишель… я всегда знала, что ты умная девочка. В любой другой ситуации МакКой обиделась бы, но сейчас до нее дошел лишь туманный смысл слов – ей можно войти, они с Вик по-прежнему подруги, но сейчас голова юной слизеринки была занята совсем другим. - Вик… где едет Билли? - Опять ты за свое? - Просто… я должна сказать ему. - Успеешь. - Нет, - впервые твердо за весь день ответила девушка. Но слишком поздно она решила проявить характер. – Если я не поговорю с ним сейчас… этого не случится никогда. - Мерлин с тобой… Но Мишель не суждено было увидеться с Билли в поезде. Быть может, если бы тогда они встретились, девушка рассказала бы ему все, как есть, но… но этого не произошло. Может, они разминулись, может, Вик соврала и назвала не то купе, все могло быть, но важным было одно: только сейчас, в коридоре, они увидели друг друга.
the end on flashback.
She wakes up, she makes up She takes her time and doesn't feel she has to hurry She no longer needs you
Мишель легла спать в слезах, но она старалась плакать как можно тише, чтобы никто не услышал. А утром она увидела себя в зеркало и поняла – напрасно она скрывалась все это время, все равно бессонная ночь и слезы были налицо. Только ледяная вода и кое-какие косметические навыки помогли девушке «держать лицо», и теперь она могла сойти за человека, который этой ночью спал. Но если бы это была самая сложная миссия… Мишель надеялась, что ни сегодня, никогда больше не увидит Билли, и постепенно все это пройдет, как сон, как наважденье, но в тот момент, когда она уже была готова войти в Большой зал и почувствовать себя в безопасности за столом Слизерина, перед ней возник Моннет-Брэдшоу. Видимо, он прятался за фигурой рыцаря… что ж, даже современные рыцари без доспехов никуда. Выслушав все, что Билли хотел сказать ей, Мишель глубоко вздохнула. Она уже чувствовала, как слезы подступают к ее глазам. Предательские слезы… как ей хотелось броситься в его объятья, и… но нет. Вик никогда не ошибалась. - Нет. Я не боюсь. Я ничего не боюсь, и я не прячусь. – Жестко ответила девушка. – Я тебя не люблю. Это все… это все было ошибкой.
You want her, you need her And yet you don't believe her when she said her love is dead You think she needs you And in her eyes you see nothing No sign of love behind the tears Cried for no one A love that should have lasted years!
- Я хочу, чтобы ты больше не подходил ко мне. Никогда, слышишь?.. – последние слова были сказаны почти шепотом. Еще чуть-чуть, и слезы, которые прозрачной пеленой застилали глаза, рванулись бы наружу и полились по щекам. Но этого Мишель допустить не могла. Зачем сейчас она делала это все? Зачем? Просто потому, что так подсказывал рассудок. Холодный рассудок, который так ценил Салазар Слизерин… возможно, поэтому он никогда не был счастлив, не могут быть счастливыми люди, которые живут без чувств, ведь счастье – это тоже чувство… сердечко девушки трепетало, словно раненая птица, но время уже было потеряно. То время, когда они могли сделать хоть что-нибудь, когда она еще могла сопротивляться. Сейчас она одной фразой оборвала все три дня, когда они с Билли чувствовали себя счастливыми.
Your day breaks, your mind aches There will be time when all the things she said will fil your head You won't forget her
Но уйти Мишель не могла. Вернее, она уже готова была вырваться и убежать прочь, но… вокруг были люди, и они не должны были знать, как ей плохо. - Никогда…
Утро было самое обычное - Шанталь что-то пыталась доказать или себе, или матери, или домовому, в общем кому-то. Точнее так казалось с просоня Дереку, так как шум в мальчишеской спальне Гриффиндора напоминал именно высокие частоты голоса сестрички. На проверку же, с пятой попытки открыть глаза и понять причину шума, не дающего ему досмотреть сон, оказалось, что это какой-то первокурсник решил показать всем, что он бедный и несчастный. Выражалось это в том, что сей мелкий субъект сидел на своей кровати и в голос ревел, массируя глаза для появления большего количества слез и, следовательно, для проявления большей жалости к своей персоне. На Дерека это не действовало, было так картинно, что и реагировать не хотелось, но поспать под это уже не удастся. Так что кинув подушкой в малявку и рыкнув что бы шел реветь под двери спальни девушек , Сойер начал подниматься, с ужасом осознавая, что сейчас еще ранее утро, вчерашний вечер-ночь был длинным и малозапоминающимся, уснуть не удастся, так что придется идти в Большой зал. Приведя себя в порядок и надев новые вещи, все же купленные на следующий день после ссоры с Ливерпулем, отправился в сторону Большого зала.(14) Вообще дни последние три дня до Хогвартса прошли спокойно в кампании сестры, которая ни на минуту не хотела оставлять Дерека одного, и даже засыпала в его кровати. Впрочем, Сойер не был против, скорее даже ему нравилось такое соседство. Все же Шанти он увидит не скоро и будет скучать. Для кого-то могло показаться странным, что такой большой парень так относится к десятилетней девочке, тогда как нужно думать уже о своих ровесницах, свадьбах и невестах. А Сойеру было наплевать, так как с самого рождения сестры она стала самым важным человеком, и никто другой не мог соперничать с ней. Так что за время до Хогвартса он был занят сестрой, покупками и прогулками с ней, а все проблемы, на подобии той же драки с Джеймсом отошли на второй план, он просто забыл об этом событии. Вспоминать пришлось только первого сентября, когда глаза увидели, а что-то в глубине памяти начало сигналить, что с Ливерпулем не нужно разговаривать, вешаться на шею или дружески похлопывать по плечу. Ну похлопать сильно так по плечу, а лучше животу или еще каким-то конечностям, можно даже ногами сразу захотелось. Причина, почему произошла ссора, была неизвестна, точнее Ливерпуль сделал что-то не то, а что Сойер сказать не мог ни тогда , а уж сейчас подавно. Ладно, если что, будем напускать на себя важный вид и пусть причину происшедшего ищут другие. Так что, когда в коридорах замаячил Ливерпуль, гриффиндорец придал себе вид оскорбленной невинности, то есть я тебя не вижу, впрочем, углы и неудачно стоящие статуи я не вижу тоже, так что пока Дерек двигался по коридору он успел пять раз спотыкнуться о неудачно стоящие статуи, выругаться про себя раз двадцать и обидится на Ливерпуля уже по настоящему, за свои такие злоключения. Но, друг Джеймс повел себя странно, так что Сойер даже подумал, что не сильно ли он заехал по носу Ливерпулю и не задел ил случайно мозг, отключив какие-то жизненно важные функции. Так что когда передним извинились, причем причина ссоры так и не была названа, а извинения были по мужски скупы, то есть отсутствовали практически вообще. А Дереку так приято было бы послушать, что Ливерпуль считает себя дураком, идиотом и дальше по списку. Но ладно, сойдут и такие, тем более без друга все же было скучно, хотя бы, потому что ничего не происходило, а было уже второй сентября - не порядок. -Ну, если ты действительно считаешь себя «дураком и все такое» и согласнее принести мне колено при всем гриффиндорском столе извинения, то я рассмотрю твое предложение мира числу к десятому. - пафосная часть закончена. Ждем реакции Ливерпуля и действуем по ситуации. Или позорно сбегаем, он разозленного друга, так как начинать общение с Филчем уже второго сентября жутко не хотелось, или же миримся и идем пить непонятно что за примирение, второй же вариант был более желательным.
Конечно, Ливерпуль не ожидал, что Сойер встретит его радостными объятиями и криками: «Превед, друг!», но подобное обращение тоже было просто неслыханной наглостью. Они лучшие друзья, но это не дает право ни одному из них на подобного рода шуточки. Чтобы остудить кое-чей пыл и сбить пафос с одного до боли (да, до нее, родимой) знакомого товарища, Джеймс усмехнулся. И не просто усмехнулся – у него, как у истинного сына своего отца, был готов ответ на любой вопрос, да и не вопрос даже, а на любой выпад. Ливерпуль не любил, когда его откладывали «число эдак на десятое» и хотел как можно быстрее помириться с Сойером. Кто поделаешь, если у него был сложный характер? Сам выбрал себе в друзья сие дерзкое создание, сам и выпутывайся, как умеешь. - Сойер, да ты так радуешься, будто я считаю «дураком и все такое» только себя, - надеясь, что после этой фразы не придется мириться повторно, рассмеялся Джеймс. Все-таки, Дерек был непредсказуем, и доказательством этого служила все та же драка в «Постоялом дворе». Нос, хоть и был наспех залечен отцом, до сих пор доставлял своему обладателю немало хлопот – дотрагиваться до него было строго запрещено, он начинал болеть при малейшем прикосновении. И если сейчас Дерек решит прикоснуться к многострадальному носу друга своим кулаком, приятных ощущений будет мало. - Надеюсь, ты не думаешь, что я могу долго быть с тобой в ссоре? Могу сказать только, что без друга рядом мне очень и очень плохо, так что думай скорее, пока тебе не пришлось искать денег мне на похороны. А я хочу самые шикарные, - так же пафосно, как и Сойер, произнес Ливерпуль. В конце концов, кто в их паре с блеском исполняет роль клоуна, когда ему захочется? Разумеется, разумеется лучший друг человечества Джеймс Ливерпуль-младший. Сойер обычно выступает в роли благодарного зрителя. А когда цирк зрителю надоедает, он выходит на арену в роли силового акробата и вправляет мозги зарвавшемуся клоуну. А потом приходит директор цирка и прикрывает их контору – директором цирка чаще всего становится Филч, ну, или блюститель порядка в том месте, где их блистательное шапито и разворачивается. И двух артистов пинком под зад выгоняют исполнять очередное наказание, и снова, все по кругу: чистка доспехов Сойером и пафосное махание палочкой в исполнении веселого и находчивого Ливерпуля.
Невилл оставил Марион одну в Хогвартсе. Впервые она была без своего лучшего друга, впервые она поняла, насколько ценным было его присутствие, впервые она поняла многое. Но, как водится, нужно потерять, чтобы осознать, как тебе дорога эта потеря, и МакКиннон могла только удивляться тому, что не могла дойти до этого раньше. Девушка вообще отличалась умением ясно понимать правду и неправду и находить среди полутонов черное и белое, и здесь оказалось, что она вовсе не такая проницательная, как казалось ей самой. Но Марион не любила долго заморачиваться пусть даже и на таких приятных инцидентах. Что ж, Лонгботтом, ты хотел быть героем, ты сам выбрал этот путь, ты сам отправился в путь без меня. Не ты решил, что я тебе не нужна, так решили обстоятельства. Я понимаю, что приключения и победа для тебя важнее, я бы тоже не сомневалась, и я не обижаюсь. Марион была чужда эту глупая ревность человека к обстоятельствам. Она понимала, что выход был только такой – взять ее с собой не представлялось возможным для Лонгботтома. Но она имела право волноваться, ведь Невилл рванулся туда, где его могли убить в любую секунду, подверг себя настолько большой опасности, насколько это было возможно. Впрочем, друзья Поттера всегда выживали, почему Лонгботтом должен пострадать? Каким бы не казался увальнем иногда Невилл, Марион в него верила. В его силах было что-то изменить, а ей оставалось лишь сидеть здесь и чувствовать, что помочь она ничем не может… пока. Ведь, как ни крути, она единственная в Хогвартсе знала чуть больше, чем остальные, разве что Джинни еще могла быть в курсе этого «веселого путешествия», которое было намечено гриффиндорцами. Сейчас единственным выходом было – отвлечься. Как только Марион оставалась наедине с собой, у нее начинали дрожать руки, а мысли занимало лишь одно: Лонгботтом, Лонгботтом, как он там, жив ли, не случилось ли чего? Девушка не могла требовать от друга постоянного отчета в своих приключениях, но хоть что-то знать все же хотелось. А теперь она могла лишь отвлекаться на повседневные дела, например – на завтрак. И в то же время… она была счастлива. Ведь ее друг мог победить… а о проигрыше она старалась и не думать. Ей отведена иная роль – не богини-спасительницы, и не плакальщице на похоронах, а лучше подруги, той, кому Невилл расскажет все после победы. Впереди замаячила знакомая спина – это была Дженнифер, Дженнифер Уорен. Вот она-то могла успокоить Марион и отвлечь ее от темных мыслей. Впрочем, откровенны они никогда друг с другом не были, что только упрощало ситуацию. Дженни не могла спросить: «Что случилось?», а Марион не могла ответить, и это было к лучшему. Ответ мог бы лишь еще больше обеспокоить МакКиннон, а ей было не до того. Беспокоиться нужно тогда, когда опасность буквально стучится в дверь, находясь к ней лицом к лицу, когда от адреналина действительно есть польза и он разгоняет кровь. А превращаться в перманентную истеричку Марион не улыбалось. - Дженни, доброе утро, - МакКиннон попыталась, чтобы ее голос звучал весело, и поприветствовала Уорен. С утра голова была еще чиста и почти свободна от тяжелых мыслей, нужно было срочно заполнить ее чем-нибудь более приятным, например, разговорами. Все-таки, думать не всегда полезно – иногда близость к материальному радует гораздо больше, чем любовь к тяжелым думам. Среди философов тоже были умные люди, но далеко не все они умели освобождать свой разум от мыслей о вечном, Марион же стремилась к этому. Пусть ее обвинят в легкомыслии, но пусть эти люди сами попробуют волноваться каждую минуту, каждую секунду, представлять, как сейчас может быть тяжело Невиллу. Иногда наивность и легкомыслие – самый простой анестетик от душевной боли, и иногда только он позволят человеку не разорваться на куски. – Надеюсь, сегодня у нас будет много веселого, так ведь? – с надеждой спросила Марион.
Хука слева не последовало, впрочем как и справа, значит надежда, что этот утренний разговор закончится мирно - еще оставалась. Тем более самым последним в списке тех, по кому соскучился гриффиндорец был Филч и его облезлая мисс Норисс, которые были не ночными кошмарами, а скорее вечной занозой в одном месте. Вообще Дерек не понимал, с чего это Ливерпуль пришел мириться, так как, во-первых, это было не в его стиле, а, во-вторых, виноват был скорее сам Сойер, начавший драку с пустого места. Списать события 28 августа можно было, только если на взрывы на солнце или же старушку, перешедшую дорогу с пустым ведром, но никак не на обычное поведение гриффиндорца. Так что по идее замаливать свой проступок должен был он, а никак не Джеймс, а тут такой подарок, от которого отказываться даже как-то не хочется. Первая фраза сказанная в последнем году в Хогвартсе лучшим другом Сойеру звучала практически так же как и его. То есть пафосно и в ожидании того, что другой кинется на друга с кулаками. Этого не произошло, так что можно было уже считать, что они помирились по крайней мере уже в уме Дерека, осталось облечь это в словесную форму, не убить попутно друг друга. - Конечно, ты без меня не можешь. Опять собираешься ввязаться в какую-то авантюру, а поэтому понадобился я: одному скучно, да и наказание отбывать не сильно хочется проще спихнуть все на бедного несчастного Сойера? А про похороны ты загнул, друг. Вообще окончание маленькой тирады очень понравилось Дереку, еще немного и он прослезился бы. Так мило, слезы уже наворачивались на его глазах (хD) А вариант похорон друга почему-то понравилась Дереку - возможность ненадолго смыться из Хогвартса и присутствовать на похоронах в качестве лучшего друга погибшего. Ведь Сойер никак не будет причастен к смерти Ливерпуля, так что можно будет пустить скупую мужскую слезу. Да и выглядеть в черном костюме он будет очень и очень красиво. А тот факт, что на похороны друга могут прийти неизвестные ему прекрасные незнакомки - увеличивал всю прелесть возможного события. - Ну денег тебе на похороны я у матери одолжу, она в память о совместных годах работы с твоим отцом даст конечно же, так что будет тебе и мягкий красивый и удобный гроб, можно даже розового цвета с черными цветочками - для значимости. С востока обязательно выпишем плакальщиц, которые будут трое суток буду плакать над столь рано ушедшим от нас молодым человеком. Да и еще обязательно заказу колокольный звон - это так красиво. Под конец столь красивого описания похорон лучшего друга Дерек уже хохотал очень и очень громко. Так как картина была столь реальной, а розовый гроб с цветочками был самым важным атрибутом. Извинительная часть закончилась, а развитие темы «Ливерпуль не может без Сойера и дня прожить» почему-то наталкивалась на странные мысли о которых лучше думать на пару где-то в уединенном месте, коридор к которым не относился. Так что позднее Дерек все же выяснит, что жнее друг подразумевал, но лучше все же очень и очень поздно. Хотя понаблюдать за Джеймсом не мешало, кто знает, чем он занимался все лето и каким стал без его, Дерека, общества. -Друг, считай, что твои извинения приняты раньше в виду особых обстоятельств и до десятого числа ждать не придется. В знак примирения он даже похлопал Ливерпуля по плечу, но все же с небольшой опаской, не зная чего ожидать – будь то плохое или хорошее.
Я отвечала, весело смеясь, Что ты герой не моего романа.
Поцелуй так и не состоялся, потому что после таких слов Мишель Билли замер, как громом пораженный. - То есть как? Что значит - "ошибкой"? Не любишь?.. Смятение отразилось на лице гриффиндорца: он еще ничего не мог осознать... Неужели все, ушла любовь, и помидоры тоже завяли? И вообще, не будет теперь светлого мира только для него и Мишель? И что девушке это вовсе не нужно? Неужели все эти три дня безграничного счастья были обманом, миражем, и их участь - раствориться как туман? Обратиться в росу - в слезы? Ведь еще совсем недавно Билли, радостный и восторженный, шел навстречу любимой и любящей девушке - такой улыбчивой, милой, нежной... Он нес ей воздушные шарики - розовые и красные сердечки, так ясно и ярко выделяющиеся на фоне голубого неба, а на лице Мишель отражался настоящий, неподдельный восторг. Нельзя так хорошо претворяться, когда не любишь! Ведь еще совсем недавно они, держась за руки и радуясь солнечному деньку, зелени деревьев в Центральном парке, ласковому ветру, и главное - любви, которая наполнила их мир, яркими красками переливаясь в лучах солнца, шли рядом, бок о бок, и верили, что счастье в их руках, и знали, что так и должно быть - не секунду не сомневались... И что же? Это все - наваждение, обман? А еще вернее - игра? Билли видел только то, что хотел видеть - что он любим, а на самом деле Мишель посмеивалась над ним? - Подожди, ты что, серьезно? Это вовсе не шутка, и не розыгрыш? Да? - лицо Билли нервно исказилось улыбкой, назвать которую радостной было так же сложно, как мышь - слоном. Билли помрачнел, удивленно моргая глазами, смутился еще больше, чувствуя, как счастье утекает у него меж пальцев, а он не может поймать его. И гриффиндорец стал то усмехаться, то - неловко мотать головой. - Ты правда серьезно? – спросил гриффиндорец, выдержав паузу, за которую, как думал Билли, может еще что-то измениться. И вдруг осознал, только сейчас увидел во всей красе, что его реальность действительно перестала быть радужной и безоблачной. Билли замер, прекратив все свои ужимки. Сейчас Мишель не шутила - смеялась она раньше, когда он, дурак, просто полный идиот, дарил ей всего себя. Ей ничего это было не нужно, а он - ну чисто олух - выеживался перед ней, какие-то романтичные бредни нес... Как разбилось его сердце - Билли не почувствовал - это потом, после, ему еще предстоит выкарабкаться из ощущений отринутости и нелюбимости, злой шутки над его любовью, от рухнувших надежд и исчезнувшего счастья, от пустоты того, что он - не любим... Сейчас Билли завладело злорадство, оскорбленная гордость и лучшие чувства не дали ему умолять и смиряться. Пальцы гриффиндорца немилосердно сжали плечи Мишель: Моннет-Брэдшоу ее так просто не отпустит, он выяснит все и сейчас, и если она думала, что можно просто так отмахнуться от него - ведь он глупый гриффиндорец - то Мишель ошибается. Он горд - это у него от матери. - Ах вот оно что! - с горячностью произнес Моннет-Брэдшоу, прожигая Мишель взглядом, полным настоящей ненависти, боли, обиды и гнева. Страшный взгляд человека, задетого по самому живому. Резкий, как молния, прожигающий, как уголек. - Это получается, ты со мной просто поиграла, да? А чего... А почему бы и нет?! Дурак-гриффиндоришка весь извелся, бедненький, ну надо же как-то помочь этому глупому мальчику, так что ли?! Билли задыхался от презрения, охватившего его - презрение в первую очередь к себе, как к тупому кретину, который так слеп, что не смог разглядеть очевидных вещей: любви нет, и на этом стоит поставить точку, а он что-то и кому-то пыжился доказать... - Какая же ты... Аплодисменты, Мишель! Моя Мишель, ха... Бис, браво, цветы, овации! А я ведь и правда поверил, что ты меня полюбила, наивный придурок!.. Не подходить к тебе больше? Билли выпустил МакКой из своих объятий, даже несколько оттолкнув девушку от себя. Он был ужасно зол, глаза его сверкали, его просто-напросто трясло от всей этой ситуации, колких слов и жестоких признаний. - И не подойду, слышишь?! Никогда не подойду! Хватит! Довольно! Я не позволю играть мной и моими чувствами дальше! Ты... ты... ты.... Да знаешь, какая ты??? В миг на Моннета навалилась вся нелюбовь - он едва не разрыдался, поняв, что не может, вот просто не может сказать про Мишель что-то плохое, обозвать ее так, что бы у слизеринки все перевернулось в душе от осознания своей ничтожности - ведь еще так памятен Билли ее светлый образ, так жива улыбка, которая была только для него... - Ты бессердечная... - тихо добавил Билли к своей тираде. Чего он хотел добиться своими словами? Того, что бы МакКой сама бросилась в его объятья, извиняясь? Ведь он еще мог простить - знал, что это нелепо, но мог... Но Мишель - слизеринка, нужно всегда об этом помнить, и просить прощения - не в правилах представителей зеленого факультета.
Мир достать рукой Было так легко - Стало далеко...
Краткое изложение событий от 28 августа + nowadays
Каким чудом Рия добралась до своей комнаты, так и осталось загадкой истории. Плюхнувшись на широкую высокую кровать, застеленную бордовым покрывалом, она еще долгое время смотрела в потолок, пытаясь понять, что, черт побери, только что произошло. Ответа на свой вопрос девушка так и не получила, но зато четко поняла, что общение с братом нужно ограничить. От греха подальше. За все оставшееся от каникул время они виделись всего пару раз, хоть практически и не покидали поместья. Лишь раз Эванжелин трансгрессировала с отцом в Косой переулок за новыми учебниками и мантиями. Правда поход их был коротким и каким-то скомканным. Калеб был отвлечен и практически все время молчал, Рия же ощущала себя словно на иголках, едва сдерживаясь, что бы не вздрогнуть, каждый раз когда папа пристально смотрел на нее. Недовольные друг другом, они вернулись домой в рекордно короткие сроки. Не удостоив удивленный взгляд матери ответом, девушка сразу же отправилась в свою комнату, где и просидела остаток дня. Честно говоря, за три дня, она так возненавидела опостылевшее помещение, что готова была отправиться в Хогвартс на метле. Лишь бы поскорее вырваться на свободу. Никакой нормальный человек не заточил бы себя добровольно в темницу, как это сделала рейвенкловка. Однако на то у нее были свои причины. Она не хотела видеть мать после той громкой ссоры, что имела место быть в то злосчастное утро. Ей было стыдно перед отцом за то, что произошло впоследствии. Легче было проводить время в четырех стенах, чем смотреть ему в глаза. К тому же, от его пронзительного взгляда ей становилось не по себе и начинало казаться, что Калеб умеет читать мысли. А узнай он, что его дочь полезла целоваться к его же сыну, то… В общем ничего хорошего бы совершенно точно не случилось. Она готова была поспорить, что провела бы остаток своих дней в каком-нибудь монастыре в Сибири. Отнюдь не радужная перспектива. Была и еще одна причина, почему девушка старалась не покидать пределов своей комнаты. Она попросту боялась столкнуться с братом. Пускай они и виделись пару раз за несколько дней, общение их сводилось к коротким кивкам и опущенным в пол глазам. Ни одному из них не было под силу начать разговор первым. И если Колтон по предположению Рии, скорее всего, испытывал сожаление. То сама она терялась в смеси неразделенного желания и своего рода стыда. Все эти чувства были для нее в новинку, и от того она не знала, как вести себя. С одной стороны Эве отчаянно хотелось перейти разделяющую их черту и первой заговорить о том, что ее волновало, а с другой казалось, что чем дальше она будет от брата, тем быстрее разрешиться ситуация. Замкнутый круг. В ночь перед первым сентября она практически не спала боясь того, что могло ей присниться и оттого отправилась в Хогвартс разбитой и угрюмой. Торжественный ужин, несколько бокалов огневиски на ночь и беспробудный сон, лишенный любых сновидений специальным зельем. Хорошо иметь друга, осведомленного в области зельеварения. Утро второго сентября началось с унылого вида из окна. Рия смотрела на серое небо и представляла, что где-то там, за тучами прячется солнце. И когда оно выглянет и ее жизнь наконец придет в норму. Ее настолько вымотали внутренние терзания, что она совершенно не хотела вставать и идти на завтрак. Но желание увидеть Клем или поговорить с Сойером все же пересилило, и она с тяжелым вздохом поднялась с кровати. Практически не думая, рейвенкловка натянула первое, что попалось ей под руку, наскоро расчесала длинные волосы и, захватив палочку, покинула гостиную дома Равенны. Коридоры были переполнены радостными и крикливыми учениками школы чародейства и волшебства. Все они действовали ей на нервы, их радостные улыбки вызывали желание выругаться, а звонкие голоса грозили стать причиной головной боли. Справедливо рассудив, что спокойствие превыше всего, Корнуэлл решила обойти жужжащий «муравейник» и направилась к Большому залу окольными путями. Путешествуя по длинным и извилистым коридорам, она вновь и вновь мысленно возвращалась к насущной семейной проблеме, пытаясь найти выход из нее. Но судьба, видимо, все решила за Эву. Знакомый голос раздался словно гром среди ясного неба. Как бы там ни было, она не рассчитывала увидеть брата так скоро. Девушка искренне надеялась, что пройдет еще не один день, прежде чем они наконец столкнуться на каком-нибудь уроке. Возможно глупо, но разве не все мы бежим от проблем, пытаясь отложить их решение до тех пор, пока не настанет критический момент и бежать уже будет некуда? Дружественный хлопок по плечу и его воодушевленный голос на какое-то мгновение сбили ее с толку, но лишь только Колтон произнес заветную фразу «помнишь, у меня в комнате», как сработал защитный рефлекс. Растерянное выражение на лице сменилось ничего не выражающей маской. Неоднозначно пожав плечами, Рия собиралась оставить его в гордом одиночестве, но видимо на этот раз гриффиндорец был настроен решительно. Чисто по-слизерински, он вытянул руку вперед, преграждая ей путь, и даже попросил не уходить, хотя эта просьба выглядела скорее как распоряжение. Видимо, он знал ее лучше, чем предполагала сама Эва. Она смотрела на него снизу вверх, судорожно решая как поступить и, приняв наконец решение, гордо распрямила плечи. Раз уж Колтон сумел найти в себе силы и первым заговорить с ней, то почему ей не последовать его примеру? - Я и не собиралась, - чуть надменно выдала она, делая вид, что и не собиралась сбегать. Коротким, неуловимым жестом девушка щелкнула пальцами по вытянутой руке брата и хитро прищурившись, продолжила. – Так что можешь не напрягаться. Говорят нападение, лучшая защита. От кого она собиралась защищаться, даже Эванжелин было до конца не понятно. Но девушка уже успела «закусить удила», и теперь неслась по накатанной так, словно сами черти гнались за ней по пятам. - Мы разговаривали, а потом …хмм… немножко поцеловались. Не вижу в этом ничего, что могло бы стать темой для взволнованного обсуждения. Или тебе так понравилось, что ты решил еще раз попробовать? - откровенно говоря, своим словам даже она сама не верила. Но почему-то соврать было намного проще и легче, нежели открыть всю правду.
- Сойер, ты что творишь? Я начинаю тебя бояться. Тебе и правда так хочется побывать на моих похоронах? Учти, я могу обидеться и не придти на твои, если ты убьешь меня. – Давясь от смеха, выговорил Ливерпуль. Ему уже самому хотелось посмотреть, как Дерек будет говорить «речь лучшего друга» над его тоскливой могилой и утирать ту самую скупую мужскую слезу, которая обычно возникает у лучшего друга трупа. Но Джеймс пребывал в святом убеждении, что в черном костюме и белой рубашке Сойер будет больше всего похож на пингвина, на траурного пингвина, пускающего скупую мужскую слезу. Похороны Ливерпуля-младшего уже заранее грозили превратиться в невиданный аттракцион – рыдающий и говорящий погребальную речь пингвин, да и множество других милых личностей, которые могли назвать себя друзьями Джеймса. В такой компании даже сам усопший поймет, что умер он как бы не очень вовремя, и все его окружение дружно сошло с ума. - Если тебе это так нужно, могу умереть прямо сейчас. Но в честь того, что ты меня простил я еще поживу немного, понаслаждаюсь этой чертовой жизнью. Нельзя сказать, что жизнь Ливерпуля была прекрасной и веселой, но он уже настолько устал относиться к ней серьезно, что теперь просто играл на публику и иногда прерывался на сон. А что поделаешь – волноваться из-за матери, из-за Джоди, волноваться за отца, братьев и сестру, волноваться из-за драки с другом, волноваться из-за того, что Волдеморт возродился, волноваться из-за смерти Дамблдора и еще сотен людей? Ну уж нет – все эти волнения когда-нибудь заведут его в Мунго, а туда Ливерпуль пока не собирался. За стенами этого благородного заведения было куда больше всего интересного, и сходить с ума Джеймсу не хотелось. Да и смысл был – все равно от своих проблем за диагнозом «сумасшествие» не спрячешься, лучше противостоять им подобным образом, лечить страх смехом, стресс – смехом, лечить боль смехом. Назовите его дураком, а Ливерпуль ответит вам смехом, потому что ему неприятно мучаться из-за вашего выпада. Не раз дураком его называл все тот же Сойер, но дальше банального подзатыльника обида друга не заходила – иначе бы сломанным носом повреждения Джеймса не ограничились бы. Скорее он напоминал бы сейчас мумию, и такая же мумия Дерек уже выплясывала у него на похоронах. - У меня есть дельное предложение пойти позавтракать. Не знаю, как ты, Сойер, а я вот хочу есть.
Мишель было тяжело дышать. Слезы вот-вот должны были хлынуть из глаз, но они не подходили к образу коварной слизеринки, решившей поиграть с сердцем незадачливого паренька, а именно такую роль и нужно было сейчас исполнить девушке. Она шла до конца, не пытаясь обернуться и подумать – а стоит ли все это того? Стоит ли… стоит ли расположение Вик таких слез? Можно было подумать и увидеть – если бы они были вместе, они когда-нибудь, да переманили Викторию на свою сторону, все-таки она тоже знала, что такое любовь и как высоко она ценится. Но у Мишель, которой одним махом оторвали крылья, не было ни сил раздумывать, ни способности понять, что есть выход. И сейчас она сделала то, что ее разум считал правильным – отказалась от собственного счастья и разбила чужое собственными руками… хотя нет, если бы это счастье было чужим, оно не причиняло бы столько боли своими осколками. Девушке хотелось прекратить это, броситься на шею к Билли и долго-долго просить прощения, уверять его в собственной дурости и обещать больше никогда не говорить таких страшных вещей, только один шаг отделял Мишель от этого, но Моннет-Брэдшоу вдруг сам оттолкнул ее от себя. От неожиданности девушка отшатнулась прочь от гриффиндорца, теперь уже не в силах сдержать слез, но вдруг ее глаза сузились, превратились в щелочки, а злые слова вырвались сами собой: - Пять баллов тебе за находчивость, Моннет-Брэдшоу! Теперь тебе действительно лучше ко мне не приближаться, и если ты думал, что я собираюсь принадлежать тебе – ты сильно ошибался. Игрушка из тебя действительно неплохая, а вот на роль «любви всей моей жизни» ты точно не подходишь. И все, хватит! Наигралась. Неинтересно! Вся эта твоя любовь – это глупость, понятно тебе? Бред! Сейчас девушка действительно тряслась от гнева, от гнева на саму себя, идиотку, которая с остервенением доламывает остатки того, что и без того уже сломано и растоптано. Слова давались ей невероятно тяжело, она из последних сил сдерживала слезы, все глубже и глубже прячась под маску изысканной стервы, которой все равно, какие чувства вызывают ее слова. На самом деле это было не так – но маска спасала, заставляя свою обладательницу играть роль до победного финала, до занавеса!.. Разница была лишь в том, что обычные актеры после конца спектакля поднимаются, смывают с себя кровь, внимают трагические маски и идут по домам, готовиться к новой роли, а то, что сейчас делать Мишель – это боль на всю жизнь, которую не вылечит даже время. Девушка запустила дрожащую руку в карман и нашла там пару конфет – тех самых, из кондитерской Моннетов, которые когда-то дарил Билли, и засохшую фиалку – еще утром, тридцать первого числа, девушка положила их в карман юбки просто так, на память. И сейчас… если эти вещи останутся с ней, МакКой просто не выживет: подарки есть, а Билли… Билли нет. Быстро подойдя к гриффиндорцу, девушка изящным жестом засунула ему за шиворот конфеты и засохшую фиалку. Зачем она это делала, Мишель не понимала, что знала одно – это было больно и унизительно, но еще больнее от это стало ей. - Это тебе. На долгую память о том, какая я бессердечная. Сейчас МакКой и правда осталась без малейшей тени сердца. Оно не просто разбилось, оно расщепилось на молекулы – все из-за того, что ей приходилось с диким и невыносимым цинизмом рвать все то, что так долго (о да, целых три дня), составляло всю ее жизнь. Любовь. Ее больше нет. Ее больше никогда не будет. Вот так. Она просила ему обещать убить ее, если она его разлюбит. Теперь она готова была принять даже смерть, только чтобы не мучаться. Но Моннет-Брэдшоу сейчас не имеет права на убийство – Мишель по-прежнему любит его, быть может, так сильно, как никогда, но он об этом больше не узнает. - Чао, Моннет. И улыбка. Мишель смогла все же улыбнуться, пытаясь отогнать от себя все горькие мысли, улыбнуться и ударить этим в самый центр той груды осколков, которая еще недавно была пламенным сердцем Моннета. Она пошла в сторону большого зала, отправив ему жестокий воздушный поцелуй на прощание. И вот теперь, отвернувшись, она смогла позволить себе заплакать.
Who says the river can't leave its waters? Who says you walk in a line? Who says the city change its borders? Who says you're mine?
Ее слова резали по самому живому - так, что Билли едва не стонал, мучаясь от страшной боли, и ни где-нибудь - а в самом сердце, острой боли, что вот-вот остановит биение... А злость играла с Моннетом злую шутку - он готов был взорваться, раскричаться на весь коридор... В глазах пылал гневный огонь, и Билли взирал на Мишель гордо, непреклонно и обвинительно. Как можно быть такой жестокой? Как можно так играть надеждами другого человека? Он боготворил ее, считал тем светлым существом, которое не может придать его, и, сказав "люблю" - не обманет, не покинет его, не станет насмехаться... Билли был наивен. Наивен так, что дальше просто некуда. И попался как раз на своей наивности. Его всю жизнь учили, что доверие между людьми - это главное для счастья, любви, дружбы. Что малейшее сомнение может разрушить все, как маленькими капельками разрушает камень вода... И Билли не боялся доверять - но сейчас оказался пойман как раз на этом. Именно сюда был нанесен удар, выдержать который Билли было очень и очень сложно. Его любовь предали, показали, насколько она ничтожна и незначима для этого мира. Игра. И козырей у Моннета не предвидеться, ибо он даже не знал, что ответить Мишель.... Но, кажется, он что-то кричал, вытряхивая из-под своей рубашки внезапно оказавшиеся там конфеты и цветок... Что-то вроде: - Это бред только для тебя! Ты просто не знаешь, что такое любить! Ты никогда не любила, и с таким каменным сердцем и не полюбишь! А она улыбалась, эта МакКой. Она продолжала смеяться над тем, что сделала - над жестоким поступком... Да кто дал ей право так играть с его сердцем - посулить счастье, а потом - бросить его вниз с высокой-высокой башни, что бы оно разлетелось на части, не сумев воспарить на крыльях любви... Потому что любви больше нет. Билли, правда, не знает, как же назвать тогда чувства, оставшиеся в нем, но любви - нет. Слизеринка ушла, оставив его одного, все еще трясущего края рубашки, и повторяющего: - Ненавижу, ненавижу... Только Билли не знал, что или кого он ненавидит: ее ли за обман, себя ли за глупость, судьбу ли за то, что велела этому всему произойти...Но на душе было так гадко, что к чему-то явно должна была возникнуть ненависть. Он снова был один. Три счастливых дня померкли, так и оставшись в его памяти светлым пятном, которое вдруг залили чернилами. и оно - стало отвратительно-тошнотворно-наивным. И эти шарики воздушные, и то, как Билли держал Мишель за руку... Для него это казалось настоящим - а девушка, видимо, только и думала, как бы побыстрее отвязаться от настырного гриффиндорца и прекратить играть сладкую роль безумно влюбленной. Но как же это зло и нечестно! Билли саданул по стене кулаками, не выдержав больше своих мучений... - Почему, Мишель... Ну почему....- тихо произнес Моннет в порыве отчаянья...
I guess I'm a record you're tired of I guess we're just older now I guess I'm a toy that is broken I guess we're just older now
Через пять минут он шагал в Большой Зал. Ничто не выдавало то, как ему плохо и гадко: как он озлоблен и несчастен в своей этой злобе. Он понимал, что должен разлюбить МакКой, но пока, по свежим следам, это вовсе не выходило.... Поэтому он кое-как отрешился от боли, загнав ее всеми своими увещеваниями в дальний уголок того, что раньше называлось красиво и поэтично - любящим сердцем.
Если сначала Колтон по его меркам был действительно настроен решительно на разговор на чистоту без утайки всех волнующих его аспектов, то теперь он уже чувствовал себя как-то не слишком уверенным в своих намерениях. Рия казалась такой спокойной и как всегда уверенной в себе, что у гриффиндорца невольно создалось впечатление, будто он один тут сходит с ума и мучается от моральных терзаний, не находя покоя и сна даже ночью. А он вообще, мужчина или как? Вообще мужчина, тогда с чего это вдруг, он стал таким чувствительным и совестливым, когда даже хрупкая девушка нашла в себе силы относиться ко всему куда проще? Впрочем, совестливым, можно сказать, с обострённым чувством справедливости Корнуэлл был буквально с детства, но в данный момент он эти качества вопреки обыкновению пытался загнать куда подальше. В конце концов, он просто не мог позволить себе выглядеть сейчас слабее сестры. Откуда же ему было знать, что и она на самом деле переживает из-за случившегося не меньше его, просто умело скрывает всё, что творится на душе. - А мне сначала показалось наоборот, ну да ладно, - согласившись со словами Эвы, и осознав, что та действительно никуда убегать не собирается, Кол скрестил руки на груди, прислонившись плечом к стене. Теперь он больше не преграждал ей путь, поэтому при желании, Рия вполне могла бы уйти, но вроде она этого делать действительно не собиралась. – Да, мы разговаривали… А потом…немножко? В принципе, минуты две-три, да, это скорее всё-таки не так и много, не пять же, в конце концов, - с видом истинного знатока свысока произнёс Колтон, стараясь придать своему лицу как можно более спокойный и непринуждённый вид. Если сначала он и собирался поговорить совсем о других аспектах произошедшего, то теперь Эванжелин уже задала такой тон и такое русло разговора, что всякие тирады о моральных терзаний во всё повествование на вряд ли бы хорошо вписались. А что, если бы Рия вообще подняла его на смех за все эти его терзания, тогда как переживать здесь действительно и не из-за чего? В конце концов, она же не переживает, может, так оно и есть? Гриффиндорец всё больше и больше уверился в том, что первым не заговорит о мучающих его проблемах и недомолвках, продолжая делать вид, что всё лучше некуда, одновременно пытаясь убедить самого себя, что переживать попросту не из-за чего. Только последнее не слишком хорошо получалось. Всё бы хорошо, если бы они не были братом и сестрой. Вот такое маленькое обстоятельство, которое всё ставило с ног на голову. «С другой стороны это же всего лишь поцелуй, подумаешь, поцелуй?» - усердно уговаривал себя Колтон. – В принципе, да, подумаешь, поцелуй, я тоже недавно обо всём этом задумался… Ну знаешь, просто вспомнилось как-то само собой. Так вот тоже пришёл к выводу, что, всё так совершенно в порядке вещей, даже заморачиваться не стоит, хорошо, что ты думаешь также, - сам-то парень думал далеко не так же, и быть может, оттого говорил чуть более убедительно и жизнерадостно, чем стоило, будто сам пытался себя убедить в правильности своих слов. Очень сложно это сделать, если на самом деле считаешь с точностью до наоборот. – Понравилось ли мне?.. – Корнуэлл намеренно повторил ещё раз сам вопрос, чтобы хотя бы за несколько ничтожно коротких выигранных секунд придумать стоящий ответ. – Хм, а что, если я скажу «да», ты бы меня снова поцеловала? – бездумно, может, поэтому с таким невозмутимым озорством и смешинкой в голосе выпалил Колтон. – Или это уже моя очередь продемонстрировать, чему я научился? – Да ладно, это, в принципе, шутка была… - оторопело проговорил внутренний голос, доселе молчавший. Однако слова так и остались словами в голове гриффиндорца, которые смог услышать только он, разве что, Рия не владела виртуозно легилеменцией, а она на вряд ли владела. Это становилось похоже на некоторую безумно интересную игру в карты, когда азартный человек делает первый ход, а потом уже не может остановиться. Во-первых, раз уж в игру ввязался, негоже посреди партии сказать «я, пожалуй пойду», только от внезапного осознания, что азартные игры – это плохо, и мама по головке не погладит. Вот и сейчас, Колтон прекрасно осознавал, что всё это неправильно, как минимум, а как максимум…действительно, за такие азартные игры их родители не то, что «по головке не погладят», а даже страшно подумать, что сделают. С другой стороны, они пока и не могли бы об этом узнать, но если Рию, как казалось на первый взгляд, всё это не слишком беспокоило, то Колтон опасался к чему это всё может привести.
Его рука медленно опустилась и в темноволосой голове Рии словно возопила сирена. Отчаянное желание бежать, подхватив подолы юбки на манер барышень из прошлого века, охватило ее с такой силой, что девушка даже незаметно ущипнула себя за бедро. Сохранить серьезный вид было нелегко, а еще сложнее оказалось сосредоточиться на словах брата и не просто выслушать его, а еще и вникнуть в смысл сказанного. «Пять минут»? «Подумаешь, поцелуй»? «Даже заморачиваться не стоит»? Да он ополоумел, что ли? Мысли со скоростью нашкодивших первокурсников, убегающих от Филча, проносились в ее голове. От былого ступора не осталось и следа. Если раньше девушка была уверена, что она не одна проводит ночи без сна и мучается от съедающих ее угрызений совести, то теперь она не сомневалась, что ее наглому и толстокожему брату все было однофигственно. Каков индюк. С виду образец морали и добродетели, а на деле так сам черт окажется праведником по сравнению с ним. И это Гриффиндор. Последний оплот святости и непогрешимости. Факультет, где по определению нет даже намека на отношения между мужчиной и женщиной. Как и в СССР. Сексу нет и хоть ты тресни. Не верите? Вспомните хотя бы Поттера. Да он два года бегал за Чанг, прежде чем она сама не взяла и его не поцеловала. Уж Рия то знала, полезно иметь в друзьях половину факультета. А тут брат и сестра, и совсем не детский чмок перед сном. Никогда еще Эва не была так зла. Возможно пару лет назад, когда Падма стащила ее новые атласные туфли и испортила их чем-то вроде клюквенного сока, но даже в тот момент в рейвенкловке не просыпалось столь яростного желания одеть на голову собеседника чан с кипящим маслом. Она-то, глупая, мучалась, не спала. Думала и гадала, как быть дальше. Воображала, будто и Колтон места себе не находит. А он, оказывается, уверился, что ничего особенного и не произошло. Подумаешь, поцеловались разок. Хотя… Может, оно так и было? Все-таки ее брат был человеком умным, в каком-то роде гениальным. Да и о добре и зле он наверняка знал на порядок больше нее. Должно же такое количество прочитанных книг сказываться. Значит, и нечего было делать из мухи слона. Раз уж гриффиндорец не видит из-за чего можно переживать, значит и она не будет. Больно надо. - А я даже и не задумывалась. Тут и так все понятно. Обычное дело. Такое вон на каждом углу встречается. – шустро вымолвила Эванжелин, и для пущего эффекта махнула рукой в сторону, будто там и вправду могли стоять обнявшись кто-то вроде Рона и Джинни. – Я, конечно, не слышала, но тебе, наверное, лучше знать. Насмотрелся на Уизли за время обучения. Последнюю фразу Корнуэлл скорее пробубнила, нежели произнесла четко. Вся эта ситуация теперь казалась такой абсурдной и надуманной, что она уже готова была плюнуть на все с Астрономической башни и отправиться на завтрак, чтобы зажевать разочарование эклером. Но не тут то было. Во второй раз за день брат поразил ее до глубины души. Он словно бросал ей вызов своими фривольными предложениями и она, как кактус, иначе не скажешь, шла у него на поводу (хотя тут еще и бабушка на двое сказала, кто кого ^__^). Первым желанием Рии было послать любимого родственника прямиком к Грин-Де-Вальду, но секундой спустя, злость сменилась азартом и она, хитро прищурившись, сказала. - Ну должна же я проверить, не прошли ли мои усилия в прошлый раз даром. – самодовольная ухмылка засияла на миловидном лице. – Признавайся, Колти, ты все эти дни тренировался на подушке, чтобы поразить меня мастерством? Это была ее стезя. Подшучивать над братом, не заботясь о том, к чему это приведет. Слишком много она думала в последнее время, а это, знаете ли, к хорошему никогда не приводит. Правильно говорят, нечего ломать голову над несуществующей проблемой, когда можно наслаждаться жизнью. Склонив голову на бок, девушка пристально смотерла в глаза Колтону, ожидая его реакции.
Очередное утро очередного дня очередного года. Такое же, как и во все годы обучения в школе магии и колдовства Хогвартс. Дженнифер проснулась довольно-таки рано для обычного дня и поздновато для учебного. Если бы не подруги, которые стали громко собираться на завтрак, она бы так дальше и спала. Девушка за это лето привыкла во-первых, просыпаться от слепящего солнца в глаза, а во-вторых в чьих-нибудь объятиях. За частую это были объятия Виктора Моэма - лучшего друга Дженнифер. Они вместе влипали в неприятности, а ежели влипали в эти самые неприятности по отдельности, то так или иначе втягивали друг друга в свои проблемы. Лениво она начала собираться на завтрак, проклиная школу за то, что приходилось так рано вставать. Нет, мисс Уорен любила школу и всячески старалась следовать успехам её матери, которая так же закончила Хогвартс и училась на "Великолепно" и "Превосходно". Правда, и "Хорошо" проскакивали. Так же, хорошая учёба не мешала девушке порой портить имущество школы, издеваясь над завхозом, а иногда по чистой случайности. Казалось бы, уже довольно-таки взрослая девушка, а всё любила различные приколы. Не смотря на лень, девушка довольно-таки быстро собралась и уже через полчаса шла по коридорам Хогвартса по направлению в Большой Зал. "Пора тебе, Джен, остепениться..." - думала девушка, шагая по коридорам и поражаясь тому, какие бредовые мысли приходят ей в голову с утра пораньше. - "Мимолётные влечения, заканчивающиеся сексом не могут продолжаться вечно. Да и вообще..." Свою мысль она не смогла закончить, поскольку сзади её догнала Марион МакКиннон - девушка, с которой она была не в плохих отношениях, но полного доверия между ними не было. - Доброе утро. - устало произнесла гриффиндорка, с некой долькой весёлого настроение, которое сидело где-то глубоко в ней и которое, как казалось самой Дженни, всё могло вылезти из недр её души. Хитро улыбнувшись, Уорен произнесла: - С чего ты взяла? - ей не хотелось сразу раскрывать все карты будет ли весело, не будет.. К тому же, она сама ещё не решила. Такого задорного настроение, какое было у неё почти всегда, сегодня не было, что саму мисс Уорен немного расстраивало. Но и самым отъявленным хулиганам нужен отдых. Да и невнимательности девушки сегодня не было предела. Она изначально не заметила, что МакКиннон какая-то грустная, хоть и пыталась казаться весёлой. Внимательно посмотрев на неё чуть сузив глаза, она произнесла: - Кто-то случилось? Тебя кто-то обидел? Да, они не были лучшими подругами, но они были подругами.. а Дженни за каждого из друзей стояла горой и не позволяла никого из них обижать. Да и они знали, что могут придти к ней за помощью или поддержкой и знали, что могут ей доверять.
Отправлено: 30.10.07 19:56. Заголовок: В ответ Марион тольк..
В ответ Марион только улыбнулась. Дженнифер, конечно, была проницательна, иногда даже слишком проницательна, но у самой МакКиннон была способность не реагировать на чужие попытки проникнуть в душу. Она не обижалась, когда кто-то пытался копнуть слишком глубоко, но никому не давала докопаться до самой сути, и Уорен не стала исключением. Марион не имела права рассказывать никому чужие тайны, тем более те тайны, которые касаются Поттера. В нынешнее время никому нельзя было доверять, даже тем, кто всегда был твоим другом, Империусу ведь все равно, в кого попадать – лишь бы была польза. Может, и от Дженнифер была какая-то польза? МакКиннон мотнула головой, пытаясь отогнать подобные мысли. Это уже, извините, паранойя – видеть в каждом своем друге шпиона Темного Лорда. В конце концов, наукой не доказано, что она, Марион, сама не шпионка и не находится под действием заклинания. - Смеешься? Я сама кого хочешь обижу, - слегка фыркнув, отозвалась МакКиннон. Вот уж это была истинная правда. До поступления в Хогвартс она была главной заводилой на улице и ее боялись даже окрестные мальчишки – такая, если что, и в глаз дать могла, и в футбол обыграть, и еще много чего. Да и слов, чтобы ответить на чей-нибудь неосторожный выпад, у нее было предостаточно – от изящных оскорблений до откровенных ругательств. Поймав любопытный взгляд девушки, Марион добавила, - вот. Так что не думай, что я буду греться из-за кого-то там. Лучше расскажи мне что-нибудь, пока мы не добрались до этого чертового Большого зала. Всем своим видом Марион показывала, что у нее есть дела поважнее, чем идти в какой-то там Большой зал, но обстоятельства и прочая мишура обязывают. Девушка догадывалась, что сегодня, как и вчера, начнутся вопросы: «А где Поттер?», и адресованы они будут в ее сторону. Почему-то гриффиндорская логика будет выстроена именно так: Поттер-нет-Лонгботтом-нет-Маккиннон-оправдывается. Подобными глупостями девушка заниматься не собиралась, и надеялась, что если какой-нибудь там Ливерпуль не выкинет очередной фокус, хороший крик точно приведет факультет в чувство. Орать на ближних своих Марион привыкла, хотя и не любила – но по-другому чаще всего ее не понимали. Гриффиндорцы вообще воспринимали либо отрезвляющий крик, либо удар тяжелым тупым предметом по голове, вот только бить этих товарищей МакКиннон не собиралась. Она хотела просто показать им, где нынче зимуют раки, насчет всего остального… она слабая девушка или кто? Мордобой – удел мужчин.
«Ну разумеется, куда не плюнь, везде встретишь обнимающихся брата и сестру, это же как пить дать!» - мысленно воскликнул Колтон, не переставая удивляться, как это только Рия умеет всё перекручивать с ног на голову. Вообще наверно только она умеет это делать так виртуозно. С другой стороны, ведь есть вариант, что девушка действительно ко всему относилась именно так спокойно и просто, как будто, в том, что произошло между ними, не было ничего вопиющего. Правильно говорят, женщины, вам имя – вероломство. Пусть его сестра была ещё такой юной и хрупкой девушкой, со временем преображение в коварную женщину всё равно должно произойти. Как искренне полагал гриффиндорец, все особы противоположного пола коварны по-своему, только в юном возрасте это проявляется пока не так явно, да и собственно, проявляется у всех по-разному и в разной степени. Впрочем, у Рии уже коварства было не занимать, за это он точно мог поручиться. На этом размышления о коварстве женщин подошли к концу, и Колтон поспешил вновь переключиться на следующие слова рейвенкловки, дабы не потерять сейчас такую важную для него, нить её рассуждений. Она что-то сказала про Уизли? Благо, они всё-таки не были на них похожи, вернее наоборот. Рон и Джинни совершенно не были похожи на Рию и Колтона. Их отношения были вполне миролюбивыми и тёплыми, как и подобает им быть между братом и сестрой, и никаких таких неоднозначных разговоров с ещё более неоднозначными последствиями у них на памяти Корнуэлла не наблюдалось. У Билла, его друга, кстати, тоже была старшая сестра, и тоже на вряд ли у них возникали подобные проблемы. Приводя всё больше и больше аргументов, Кол ещё больше начинал думать, что даже если сестре и кажется, что всё в порядке вещей, то на деле это далеко не так. Разговоры разговорами, но фактически несколько минут назад Колтон снова заговорил о поцелуе, только который, на этот раз по жребию исполнить должен он. Это каким же маньяком надо быть, чтобы такое в голову вообще пришло?! Тем не менее пришло… Наверное, нестандартными решениями и неординарной психикой Колтон всё-таки пошёл в отца. Во всяком случае, в человека, которого он своим отцом считал, и пока повода в этом усомниться несмотря ни на что у него не возникало. - Да нет, Рон и Джинни вполне нормальные в этом отношении, так что «насмотреться» на них в этом плане я вряд ли мог, - усмехнувшись, поведал Колтон. – И вообще, на Гриффиндоре дамский угодник – это Гарри. Хотя, к чему это я? – обладая такой хорошей памятью, странно было даже для самого себя вот так ни с чего вдруг терять нить разговора и болтать несусветные глупости. – Сестричечка, ты же итак прекрасно знаешь, какая у меня замечательная память. Зачем мне ещё какие-то дополнительные тренировки, когда я итак всё «схватываю на лету», как любит говорить наша мама. Поэтому, какие ещё тренировки, какая подушка? Нет, я на самом деле всё эти дни читал Шекспира, оно как-то полезнее. Ты, кстати, читала «Ромео и Джульетту» в оригинале? Там, правда, на старо-английском, но зато… - поймав на себе взгляд Рии, Корнуэлл как-то явственно ощутил, что говорит совсем не про то. Хотя, он и говорил правду. Действительно последние дни в родовом поместье прошли за чтением Шекспира, а вот в подлинном варианте «Ромео и Джульетты» драматург посвящает куда больше внимание любовной линии Тибальта и Джульетты, то есть брату и сестре. Собственно, поэтому Колтон об этом сейчас и вспомнил, к слову пришлось так сказать. Но вслух об этом размышлять парень не стал, а то итак, глядишь, примут за сумасшедшего. Плюс ко всему прочему, гриффиндорец вовсе не для красного словца так гордился своей, не побоюсь этого слова, феноменальной памятью. Это его дар, и одновременно, его проклятие. Не все моменты нашей жизни хочется помнить во всех красках и деталях, но в данном случае выбора не представлялось. Колтон не умел забывать, не мог себя заставить это сделать. Даже сейчас он помнил тот поцелуй, помнил всё до мельчайших деталей – запах её волос, такое странное, но оттого не менее приятное ощущение от прикосновений её пальцев к своей щеке. Всё в голове прояснилось так ясно, словно произошло буквально пару секунд назад. – Или ты всё ещё нуждаешься в доказательствах, что твои усилия даром не прошли? Так трогательно видеть такое сопереживание с твоей стороны, - гриффиндорец и здесь не удержался, ввернув очередную ехидную шуточку, бесспорно призванную лишний раз подколоть сестру. По правде говоря, даже сейчас Корнуэлл-младший пытался себя убедить, что весь их разговор – это всего лишь азартный спор, ничего больше. Но ума хватало понять, что за словами скоро неизменно должны последовать действия, хотя бы в качестве доказательства всего того, что он тут наговорил. Однако как совсем ещё юный и неопытный мальчишка Колтон как будто оттягивал этот момент как страшный экзамен, пока до этого непосредственно не дойдёт свой черёд, что откладывать дальше будет просто уже некуда.
Отправлено: 01.11.07 23:14. Заголовок: Все эти размышления ..
Все эти размышления из пустого в порожнее. Что еще было ожидать от него? Странно, но Рия внезапно поняла, как она ждала, что Колтон поцелует ее еще раз. На этот раз самостоятельно, по своей доброй воле. Это бы поставило их в равное положение. В прошлый раз первый шаг сделала она. Неосознанно, подчиняясь инстинктам, но все же инициатором выступила именно Эва. Всегда немного не от мира сего, девушка порой и сама не понимала, что заставило ее поступить так или иначе. Она жила, руководствуясь собственными желаниями. Не обращала внимания на устоявшиеся законы общества. Но даже ей порой становилось страшно от собственной смелости. Есть такие грани, переходить которые не стоит. Ее с братом случай именно из этого разряда. Их поцелуй был одной большой ошибкой, и сейчас рейвенкловка осознавала это. - Значит Поттер? Замечательно. Лишь только он вернется в Хогвартс, я обязательно проверю твое утверждение на практике. Неоднозначно пожав плечами, девушка отвернулась, не желая смотреть гриффиндорцу в глаза. Отчего-то ей было до слез обидно. Как маленький ребенок, которому не купили новую игрушку, она готова была усесться посреди коридора и устроить громкую истерику. Правда на кого это произведет впечатление? Еще лет в пять, возможно, сработало бы, но сейчас… Свое можно получить только хитростью. Этому ее всегда учил отец. Никакие слезы, никакие мольбы не подействуют лучше четко разработанного плана. В этом она поддерживала Калеба. Но вот только как можно строить наполеоновские планы, если даже не знаешь, что именно хочешь получить? Порой разобраться в себе, самое сложное. Отделить зерна от плевел, все разложить по полочкам и в конце концов обнаружить, что то, чего ты так отчаянно желаешь недостижимо в силу множества обстоятельств. А хотела она сейчас только одного. И это одно смотрело на нее и размышляло на тему Шекспира, не заботясь о том, какими моральными терзаниями мучается несчастная. Рия гнала от себя подобного рода мысли. Все-таки они были одной семьей, жили под одной крышей, называли одних и тех же людей мамой и папой. Глупо было изначально идти на поводу у своих эмоций. Возможно, отшутись она тогда, все сейчас было бы на своих местах и она не испытывала бы смешанных чувств, глядя на родного брата. Сплошное грехопадение какое-то. - Ты себе льстишь, Кол. Принимаешь мое любопытство за сопереживание. Ни больше, ни меньше. – хитро оглядевшись по сторонам, Корнуэлл сделал шаг вперед, оказавшись совсем близко к собеседнику. - Ваша гриффиндорская особенность в том, что вы хороши только на словах. А как что, сразу в кусты. Подводит пресловутая храбрость-то. Но ты не переживай, я никому не расскажу. Будет у нас еще одна тайна на двоих. Одобрительно похлопав брата по предплечью, девушка широко улыбнулась, будто и не обвинила его только что в трусости. Что ей, собственно, было уже терять? Горечь легко можно было скрыть за наигранным энтузиазмом, а грусть в глазах замаскировать приглушенным смехом. И никто и не догадается, что она расстроена. Испытано сотни раз. - Ну не переживай, братишка. Не все умеют рисковать, я понимаю. Пойдем, накормлю тебя эклерами в большом зале. Ты знал, что на столе Хаффлпаффа они всегда вкуснее? Беспечно болтая, рейвенкловка первой двинулась вперед, желая лишь как можно скорее покинуть пустынный коридор, где так безбожно разбились ее надежды.
Отправлено: 02.11.07 22:31. Заголовок: My lips, two blushin..
My lips, two blushing pilgrims, ready stand To smooth that rough touch with a tender kiss. (c) W. Shakespeare
Может, слова Рии, а может какие-то его собственные, неизвестные подчас и самому Колтону резервы решительности и храбрости сработали как раз именно в этот момент, толкнув парня на последующий поступок. Вообще, ведь не зря Корнуэлл-младший попал именно на Гриффиндор. Он действительно отличался в делах бесшабашностью, тягой к риску, что обычно и принято называть храбростью, хотя это лишь некоторые из её проявлений. Только вся эта решимость слишком часто заглушалась пресловутыми принципами. Начитавшись умных книжек, Кол уже составил себе некое представление о том, какие идеалы должны быть в жизни, к чему надо стремиться, что делать можно, а чего нельзя. И естественно, даже если тебе очень-очень хочется, не слишком правильно взять и поцеловать свою собственную сестру. Если вдуматься, они ведь даже не двоюродные родственники, а самые прямые, одна плоть и кровь, один и тот же отец, одна и та же мать. Ближе родства и не придумаешь, разве что брат и сестра – двойняшки, но благо здесь их Бог миловал. Но разве это упрощало ситуацию? Поэтому, стоило только самому малейшему порыву, желанию, хрупкому влечению зародиться где-то в глубине, как Корнуэлл пытался пресечь все эти ростки тут же, на корню. Он мог мучиться ночами, не спать и постоянно думать о ней, не понимая, почему думает именно об этой девушке, не понимая природу своих мыслей. Ведь если ты думаешь об одном человеке слишком долго, если забывшись чуткой дрёмой к самому утру, твоё воображение уже рисует слишком знакомый образ, и заставляет увидеть тебя то, чего ты желаешь сам, но боишься. И ты видишь снова и снова один и тот же поцелуй, как в замедленной съёмке с нажатой клавишей «repeat all», когда видео неизменно возвращается к самому началу, и каждый раз ты проживаешь заново эти несколько ничтожно коротких минут. Каждый раз снова чувствуешь ставшим таким знакомым вкус её губ, ловишь её взгляд из-под полуопущенных ресниц. Ведь ты специально не закрывал глаза, боясь, что если сделаешь это, она обязательно растворится как мираж. И это потихоньку становится ночным наваждением. Тем, что отчаянно противоречит твоим принципам, которое так хочет искоренить разум, но чему так сопротивляется сердце. А с утра встаёшь, как ни в чём ни бывало, и никто даже узнаёт об этом маленьком секрете, о том, что мучает, изводит и терзает душу день ото дня. И, возможно, именно этот упрёк Рии в трусости и смог сломать те барьеры и оковы, которые Колтон так терпеливо выстраивал все эти дни. Барьер, который на первый взгляд мог безошибочно разделить желания и здравый смысл. Но если очень хочется, то почему нельзя? Действительно, может хвалёная гриффиндорская гордость – это только миф? Если нет, тогда пришло время доказать самому себе это и хотя бы раз поступить так, как хочешь, а не так, как правильно. Непривычно резко, однако ни в коей мере не причиняя сестре боли, Колтон схватил её за руку, заставляя развернуться лицом к себе. Глупо было сейчас вдруг спохватиться и поддавшись здравому смыслу всё-таки направиться в Большой Зал. Если дело начато, стоит довести его до конца. К тому же, не будем кривить душой, Корнуэлл и хотел довести это до конца… На какой-то короткий миг он заставил себя храбро и уверенно взглянуть в её глаза, сам до конца не отдавая себе отчёта в том, что же читалось сейчас в его собственных? А потом… Потом его губы словно бы уже привычно накрыли её, не оставляя даже намёка на дружеский поцелуй. Сейчас гриффиндорец не стал медлить, и кто бы мог подумать, что ещё пару дней он фактически попросил научить его искусству поцелуя? Никакой неуверенности, робости и в помине не было. Только сначала, казалось, Корнуэлл не знал куда деть руки. Вроде бы объятие куда безобиднее поцелуя, но Кол всё никак не решался притянуть Рию ближе к себе, пока настолько увлёкшись поцелуем, это не произошло само собой. Его пальцы нежно провели по её щеке, впервые открывая для себя, как у Эвы нежная и бархатистая кожа. Её волосы были собраны в тугой хвост, а ему так хотелось снова ощутить их шелковистость, почувствовать их дурманящий сладковатый аромат. Но, как и всё, а тем более, всё хорошее, должно когда-то иметь свой конец. И поцелуй закончился, Колтон чуть отстранился, но отнюдь не очнулся от приятного и лёгкого тумана, полностью застилающего его разум в эти минуты. Словно заколдованный он снова прикоснулся к её губам, а решимость, таяла словно на глазах… Чувствовалось, что он снова начинает бояться себя, своих действий, сомневается. Он понимал, что нельзя, что не надо, но, тем не менее не мог остановиться. Что же, теперь можно считать 2:1? Или два поцелуя за счёт краткого промежутка между ними можно посчитать за один? Для Колтона же, каждый из них был своим собственным, самостоятельным шагом. - Я… - отстранившись, тихо прошептал парень, не зная и не представляя, что вообще может сейчас сказать. – Просто…это…получилось так… - но храбрость, храбрость же надо продемонстрировать. И Колтон впервые за эти минуты снова посмотрел Рие в глаза, открыто, не отводя взгляда. Его щёки тут же залил неожиданный румянец, отчего ему самому стало не по себе. Как маленький ребёнок он понимал, что совершил проказу, но от этого осознания ему, что самое худшее – не было стыдно, хотя должно бы. Какое-то сладкое чувство, ощущение, не объяснимое словами согревало изнутри, и было так хорошо, но в то же время немного не по себе…и так трудно скрыть улыбку. – И вообще, пора бы запомнить, что у меня аллергия на эклеры, - ни с того, ни с сего, вдруг добавил он, попытавшись мягко рассмеяться, словно пытаясь разрядить обстановку и вернуться к тому незаконченному разговору, ещё до их поцелуя.
- ходит где-то рядом - прячется под мантией невидимкой
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 0
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, "апарекиум!" откл, правка нет
- ходит где-то рядом
- прячется под мантией невидимкой